Свиньи

05.02.2013 by Юрий Кузнецов

Собственные имена и сюжеты рубрики «Тогда в армии» выдуманы.
Не ищите совпадений с действительностью. Если они и есть – то случайны.

Капитан Гаврила Серопятко возвращался в часть из командировки. Часть была удалена от штаба, где служил  капитан, на 250 км. В пятницу утром, к девятичасовому поезду, его подвезли на машине начальника штаба. В хорошем настроении, которое бывает у людей перед выходными днями, капитан расположился у окна. Остановка предстояла только одна, в N-cке — крупном областном центре.  Был июнь, и погода стояла чудная. Сухо. На протяжении нескольких десятков километров вдоль насыпи железной дороги, с обеих сторон, росли могучие тополя. Легкий ветерок гонял их пух. Было очень похоже на снег. Гаврила, положив щеку на ладонь, зачарованно глядел в окно. Подумал, что успеет домой к обеду. Жена первый день в отпуске, а, значит, даже разогревать самому ничего не придется. Ему было приятно. Он глядел в окно купе, наслаждался июньским снегопадом, и не заметил, как поезд благополучно прошел половину пути и остановился в N — ске.

На перроне прощались выпившие демобилизованные солдаты. Те, кто уезжал на этом поезде, целовались и обнимались со своими уже бывшими сослуживцами.  Остающиеся дожидались своих поездов. По неписанным солдатским законам, а точнее по дури, их кители были увешаны от погон до ремня многочисленными значками. Причем большинство из них никакого отношения к владельцам не имели. Ребята были умеренно пьяны; скорее, в большей степени лишь изображали опьянение, но никого не трогали.

– Когда же это кончится? – сокрушенно подумал Гаврила.

Демобилизованные едва ли понимали, что являются уже гражданскими людьми. Законы же, а, главное, беззакония на гражданке были совсем иными. Запредельного уровня. Но это им было неведомо.

Капитану вновь повезло. Открылась дверь и в купе вошла интеллигентного вида красивая и продуманно одетая женщина его лет. Приветливо поздоровалась. Гаврила с готовностью помог ей уложить вещи. Разговорились. Ни он, ни она не задали друг другу ни одного вопроса о семейном положении, ни традиционный – куда едешь,  ни – кем вы работаете? Оба отметили это про себя. Ее реакция, активное желание разговаривать с ним казались ему обнадеживающими. Он жалел лишь, что скоро выходит.  Прошел почти час.

***

Резко открылась дверь купе. Проводница с перепуганным лицом и с оторванным  воротником форменной белоснежной рубашки, задыхаясь,  быстро заговорила:

— Помогите, пожалуйста, там солдаты пьяные в соседнем вагоне хамят, проводницу лапают, к людям пристают. Мат на весь вагон, а там дети…

Гаврила не дал ей договорить, вскочил и побежал за ней. Возле своего купе их ждала совсем еще юная девушка – проводница. Была очень расстроена, на глазах у нее были слезы, щеки красные.

— Там они, — пожаловалась она и показала рукой вдоль вагона.

Трое распоясавшихся мерзавцев представляли следующее природное явление.  На столе были две пустые бутылки из-под водки. Несколько бутылок пива. Разорванные куски хлеба на грязной газете, вскрытые дешевые консервы. Половина содержимого банки была на газете, а томатный сок консерванта  просочился на чистую салфетку, что кладут в поездах вместо скатерти, и обильно окрасил ее. Двое сидели с бутылками пива  в руках. Громко и грязно матерились.  Гаврила был из гражданских, солдатом никогда не служил. Папа устроил его в штаб армии. Там он и прослужил все свои 7 лет  воинской службы. В такой ситуации он никогда не был. Но характер у него был волевой. И этого было здесь достаточно. Он попытался с ними поговорить. Но это оказалось бессмысленно.

— П{А}йдем выйдем, к{А}питан, проАкал один  из них.

— Этот мне рубашку порвал, — сказала проводница. — А этот – с тем, —  показала она на двух других, ее хватали.

— Наведите порядок на столе! – сказал Гаврила.

— Щас! – Агрессивно ответил тот, что акал.  ПАйдем выйдем, я ж сказал те-е.

— Пойдем, — сказал Гаврила, — но дальше следующей станции, вы не доедете.

— Капитан, — вмешался второй хулиган,  ты не ~зди! Тебе двадцать пять лет барабанить, а мы уже дембеля!  Понимаешь!?

Третий их товарищ сидел молча и тупо смотрел перед своим носом. Он ничего не соображал.  Похоже, ему было очень плохо от перебора спиртного. Лицо было мертвенно белым.

Гаврила и двое пока активных хулиганов вышли в тамбур.

Серопятко был заводным от природы.

— Ну, бей! — Сказал он акающему.

Тот не решался. Второй его товарищ опять начал свою философскую тираду про двадцать пять лет службы. Мысль эта казалась ему безупречна и очень умна. Гаврила вновь попытался призвать их к порядку.

— Вам бы сейчас извиниться перед проводницами, убрать ваш отсек и тихо залечь. Иначе, я вам точно говорю, — он выделил слово «точно», —  до дома вы не доедете.

— Да пАшел ты! Ты меня первый бей, — хорохорился акалка.

— Я вам все сказал. Как хотите.

Гаврила развернулся и пошел к проводницам.

— Абассался!? – сказал ему вслед первый.

— В натуре, — подтвердил второй.

Скотство их было потрясающим. Капитан, все-таки, был старше их лет на 10 минимум.

Гаврила подсел в купе проводников.

— Не бойтесь, я посижу с вами до S – а. Осталось 50 минут. Там их должны снять.

— Спасибо вам.

— Да не за что.

Двое солдат из тамбура прошли к себе в отсек. Похоже, предупреждение капитана возымело действие. Более к проводницам они не подходили. Через 30 минут девушка пошла предупреждать пассажиров, чтобы готовились к выходу в S. Вернулась возмущенная.

— Свиньи! Весь пол в купе облевали.

Гаврила на пару минут сбегал к себе в купе, забрал свой саквояж, попрощался с приятной попутчицей и вернулся в этот вагон.

***

Поезд остановился удачно: вагон, где был Гаврила – прямо против входа в отделение милиции на вокзале. Гаврила за тридцать секунд объяснил ситуацию дежурному майору.  Тот молча посмотрел на сидящего на стуле старшину. И кивнул головой в сторону поезда. Старшина произнес сидящему рядом сержанту:

— Пошли.

— Товарищ капитан, вы нам их покажете?

— Да, конечно!

Встали. Гаврила был ростом сто девяносто сантиметров. Сержант оказался на голову выше. Весь не менее 120 кг.  Втроем, не спеша поднялись в вагон.

— Фу! – сморщился старшина, взглянув на пол и бардак в отсеке.

Хулиганы смирно лежали на полках внутри отсека, изображая спящих. Слева внизу – совсем белый. Его, наверное, и вырвало. Похоже, что этот действительно был в отключке. Стараясь не наступать на лужу рвоты, оба милиционера подошли к тому, что лежал справа.

Старшина почти незаметно кивнул амбалу. Тот понятливо встал у изголовья лежащего справа и очень внимательно уставился на лицо «спящего». Это был акалка. Старшина положил ладонь на грудь хулигана. Нежно погладил его.  Ладонь его скользила ниже. Перешел на правую ногу. Дошел до стопы.  Взял в свою ладонь его большой палец и очень сильно сжал его в своем кулаке. Затем медленно стал его поворачивать к  передней части голени, будто отламывал сучок дерева.  Захрустели кости, палец сломался. От боли акалка заорал и резко привел свое туловище в вертикальное положение, но поступил неумно, подставив этим лицо под тщательно подготовленный и точно рассчитанный удар амбала. Кулак величиной с голову младенца пришелся строго перпендикулярно к передней линии зубов, проломил их, заодно сломав и нос. Крик мгновенно прекратился. Ударившись головой о стенку, где окно, акалка  уснул.  Изо рта и носа потекла кровь.

— Вот не люблю я этого! Вот не надо так! — Раздраженно сказал старшина.  Как вести его потом? Испачкаемся! И людям белье стирать. Государственное! Ты же думай!

Сержант – амбал молчал. Он был весь в работе. Ни секунды не размышляя, развернулся, ухватил лежащего сверху лицом в подушку за ремень, и второй рукой за воротник. Как легкую доску, развернул его в воздухе на 180 градусов, осторожно поднес дембеля на уровень первой полки.  Тот видел перед собой только блевотину.

— Уберешь, понял?

— Это не я!

Сержант с пристрастием и со всей своей медвежьей силой ударил возразившего о пол. Прямо в лужу. Ударил всем его телом плашмя с небольшим опережающим наклоном лица. Дважды. Оставил лежать в луже лицом вниз и наступил ему на спину.   Из носа у того пошла кровь. Он заскулил.

— Что орешь? Режут что ли?

Тот продолжал ныть. Сержант ногой в форменном ботинке достаточно сильно огрел его по голове.  Кровь из носа заметно полилась сильнее.

— Заткнись!

Тот перестал.

Ну вот, молодец! Ведь не режут, — логично повторил амбал, — правда?

Это действительно было правдой. Никто никого резать и не собирался.

Философ по срокам службы офицеров от живота до макушки весь был в рвоте. Старшина заметил, что несколько капель попали ему на брюки:

— Вот же свинья!  Лежит в луже блевотины и еще меня испачкал!

— Уберешь, понял? – повторил амбал.

— Чем? — взмолился тот.

— А это, пожалуйста, — добрым голосом пояснил сержант. – Это можно. Ты, браток, вставай.  Что лежишь в луже? Это некрасиво! Работать надо. Служба кончилась. А на гражданке все работают. Вот смотри.

Он снял с полки, где лежал философ, самодельную вешалку из проволоки, на которой висел дембельский китель со всеми бессмысленными побрякушками.

— Вот смотри, — очень дружелюбно повторил он. Сорвал все значки, которые были не  ввинчены в китель. Осторожно, чтобы не обрызгаться рвотой, положил китель в лужу и придавил его в двух местах ногой.

— Вот так, браток. Да ты мой, мой. Не стой!  Поезд то ведь недолго стоит. Быстрее!

Философ начал немедленно выполнять приказанное, обильно окропляя своей кровью и китель, и пол. Ежесекундно подтирал нос рукавом рубашки.

— Да ты лучше, лучше мой! Ты посмотри, сколько от тебя грязи.  Краску свою на пол не допускай. По нему еще людям ходить. На китель старайся. А нос потом поправишь, времени у тебя теперь мно-о-ого будет.

Амбал снял с такой же проволоки второй китель. Бледного, что был в отрубе. Тоже содрал с него все металлическое, а все документы вытащил и аккуратной стопочкой держал в руке.

— А этим, — сержант подбросил ему китель, – досуха все протри. Мимо прошла какая-то женщина. Ужаснулась. Старшина — в основном для нее:

— Это ж надо! Нажрался так, что упал со второй полки, все купе обгадил и морду себе разбил.

— Да они вообще тут себя омерзительно вели! Спасибо вам, что пришли!

— За что спасибо? Наша работа, — скромно и вежливым тоном ответил старшина. Он посмотрел на часы. Сержанту:

— Так, этот в отрубе. Идти не сможет,  — показал он на бледного. — А этого пошевели.

Амбал начал приводить в чувство дембеля со сломанным пальцем на ноге и с выбитыми зубами. Тот очнулся. Сержант дал ему еще с полминуты. В глазах того стало появляться сознание.

— Быстро собрал все шмотки и с нами.

— Т{А}варищ сержант! – шепеляво взмолился тот.

— Я тебе не товарищ, свинья, — прорычал амбал. Надо было товарища капитана слушать, не угрожать ему расправой, не приставать к женщинам, не портить имущество, не жрать водку. Надо было человеком быть, а не свиньей. Встать!

Тот попытался встать.

— Ой!  — Его пронзила резкая боль от сломанного пальца.

Сержант с десяти сантиметров злобно уставился прямо в глаза акалке.

— Что ой? Рожаешь, что ли? Не надо ойкать! Хуже будет! Молчать надо! Понял? … Понял, я спросил?

— Да.

— Все. Пошли.

Философ довольно тщательно убрал ранее выжранное и выглохтанное своим товарищем, находящимся в отрубе. Прижал к себе совершенно бесполезный уже свой   дембельский китель, свернутый пакетом,  внутри которого находилось вышеозначенное содержимое. Второй китель заботливый сержант приказал оставить на полу вместо коврика.

— Пусть лежит, чтобы люди ноги вытерли, если что… — И сам первый тщательно вытер о него свои подошвы. Старшина с удовольствием и не менее тщательно повторил это упражнение.

Акалка шел сзади. Он сильно хромал, очень неудобно ступая на правую ногу. Нес все свои нехитрые шмотки. У обоих фасады все еще кровоточили. Поравнявшись с проводницами, старшина прояснил ситуацию.

— Этих двух мы снимаем с поезда. Третьего наши снимут в Вязнице через час. Он пока в отключке. А эти напились так, что упали с полок и поразбивали себе морды. К маме, домой им пока нельзя. Мы их полечим.

Сержант к старшей проводнице:

— Если вам нетрудно, отдайте в Вязнице нашим ребятам. Это того, кто отдыхает, — он отдал ей стопку документов.

— Обязательно! Спасибо вам  большое, — сказала она обоим милиционерам. — И вам, товарищ, капитан.

Старшина:

— Зовите. Всегда придем.

Капитан, несколько растерянно:

— Пожалуйста, что смог…

***

Когда езжу в поездах, частенько вспоминаю эту историю, так живописно рассказанную Гаврилой. Прошло три десятка лет. Прошедшей осенью я две ночи с интервалом в три недели провел в плацкартном вагоне поезда.  Фигурантам было от 20 до 28. Не более.  Вполне подпадают под возраст детей описанных выше. Пол они не облевали. К людям не приставали. Но остальное было еще омерзительнее. Но, как говорится, это совсем другая история. А здесь мне хочется повторить вопрос Гаврилы: когда же подобное кончится? Когда многие люди перестанут быть свиньями, скотами? Хотя бы даже и на короткое время, в которое они внешне проявляют свое скотство? Пока прогресса не видно.

Category: Тогда в армии