Король паркета

24.03.2013 by Юрий Кузнецов

В середине девяностых мы с Сашей Главенковым поехали в Москву. Человек в высшей степени благородный, эрудированный. Добрый. Ехать и ему, и мне нужно было значительно дальше. Но до Москвы – вместе. Ноябрь. Поезд был полупустым. Для такого сезона и тех лет это было нормой. Места купили плацкартные, но оба нижние. В одном купе. Где то в конце вагона ехала семья. Вели себя тихо. Более никого не было. Мы вспоминали годы совместной службы, некоторых наших товарищей, которые после ликвидации дивизии изъявили желание служить еще, и уехали туда, где наши войска еще остались. В основном в Сибирь.

Подошла проводница. Предложила чай. Чай был в пакетиках. Не тот вовсе, который подавали в поездах еще несколько лет назад. Чудный был цвет. Чудный аромат. Был. Многое иное было. Но жизнь продолжалась. Произошло смещение всех приоритетов. Перераспределение ценностей. И хотя чай нам подали явно «не тот», но армянский коньяк продавался еще самый настоящий и — по вполне доступной цене. Наступило время ужина. Мы расстелили на столике чистые листы бумаги А4, которые я всегда вожу с собой в дорогу, аккуратно разложили пищу, которую нам собрали в дорогу жены. Оказалось, что пищи было много. Оно и понятно: жены планировали нашу поездку надвое суток. И ему, и мне именно столько предстояло ехать. Отломали мы по доброй части от жареных курочек, выложили соленые огурчики, были у нас чипсы, вареная картошка, аккуратно нарезали лимончик. Были и соленые помидорчики. Приняли по коньячку. Перекусили. Посидели, повторили. Проводница принесла еще чаю. Прибрали мы перед чаепитием лишнее, выбросили мусор. Попивали чаек и разговаривали.

Саша жил в этом городке более 20 лет. Сразу, как попал сюда после военного училища. Первые несколько лет был неженат. Мы заговорили с ним о тех годах. Правда, я прибыл несколько позже. Сравнили — как сейчас развлекаются наши дети и как развлекались тогда. Саша, сказал, что очень любил ходить на танцы. Разулыбался. Что-то сладкое вспомнил. Вдруг встрепенулся, спросил:

— А ты не знаешь Димсадля?

— Который крашеный все время?

— Да!

— Видел его. Понимаю про кого ты. Но мы не знакомы.

— О! – Любопытная личность, — воскликнул мой собеседник, — Знаешь, я с ним сталкивался несколько раз. Человек – картина. Картина Репина!

Мы выпили еще грамм по 50 коньячку. Запили чаем. Он оказался не так уж и плох. Саша, двумя глотками выпил треть стакана, посмаковал маленький леденец во рту и разгрыз его, чтобы скорее заговорить. Ему очень хотелось рассказать. Я всегда жалел, что не имел при себе диктофона. Поэтому рассказ его даю лишь в моем изложении. Да по прошествии минимум двадцати лет. Саша Главенков был философ по натуре. А потому и начал издалека. А вообще очень жалко, что не было диктофона. Все равно ведь не его язык будет. Хотя я и постараюсь. Некоторые цитаты он свободно воспроизводил наизусть. Мне же потребовалось потрудиться, чтобы найти и точно воспроизвести то, что он тогда свободно цитировал по памяти.

История, рассказанная Сашей Главенковым.

Стояли волшебные семидесятые. На пике славы находились рок-гиганты Англии. Их любили в СССР повсеместно. Те молодые люди, кто услышал эту музыку с 17 до 22-23 лет, оставался с нею на всю жизнь. Она захлестывала и поглощала навсегда. Как цунами. Наверное, семидесятые годы двадцатого века были последним десятилетием, когда люди еще часто по-доброму относились друг к другу. Когда далеко не все еще решалось за деньги. Когда мог помочь незнакомый. Когда еще казалось, что страна крепка. Тогда никто не мог даже и подумать, что начиная с 1985 года, она будет ввергнута в пучину бед – глобальных преступлений её правителей перед народом, в пучину хаоса и предательства. Только единицы понимали, что Советскому Союзу при такой системе управления уготован неизбежный крах. И даже написана была в 1969 году книга «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» Парню был лишь 31 год. Автор предсказал и общий ход событий, и даже последний год существования СССР в том его смысле существования, к которому привыкло население. Именно с 1985, с приходом к власти Горбачева, начался необратимый процесс развала государства. Он закончился через шесть лет полным его уничтожением. Книга была написана советским диссидентом, издана им в Америке. Здесь его сильно ругали и осудили. На процессе 11-12 ноября 1970 г. автор — Андрей Амальрик — виновным себя не признал. В последнем слове он сказал:

-…Ни проводимая режимом «охота за ведьмами», ни её частный пример — этот суд — не вызывают у меня ни малейшего уважения, ни даже страха. Я понимаю, впрочем, что подобные суды рассчитаны на то, чтобы запугать многих, и многие будут запуганы, — и все же я думаю, что начавшийся процесс идейного раскрепощения необратим.

Он был приговорён судом к 3 годам лагерей по статье 190-1 УК РСФСР («распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй»). В июле 1976 года Амальрик вынужден был покинуть СССР. В эмиграции продолжил общественную и публицистическую деятельность, писал книги. Но с такими бывшими советскими людьми часто происходили разные случаи. В любой точке земного шара. Произошел и с ним. 12 ноября 1980 года Андрей погиб в автокатастрофе в Испании. Ему было 42 года.

***

Итак, молодежь семидесятых тонула в цунами классического тяжелого рока. Ровным счетом ее никак не волновал Андрей Амальрик. Да и знали о нем лишь некоторые. Кто слушал «вражеские» голоса.

Впервые я познакомился с Васей, когда ему было 33, а мне 22 года. Была у него удивительная фамилия. Димсадль. Никто не знал, откуда она взялась в этом маленьком, забытым Богом провинциальном городке западной части России. Никто не знал и что она значила. Когда я услышал ее звучание, то подумал, что если разложить на части и озвучить по-английски, то получится dim и sad, что значит «тусклый» и «печальный» соответственно, но что значило еще окончание «ль» — не было и догадок. Впрочем, слово saddle в английском значит «седло». Но причем тут вообще английский язык? Вася обладал не только непонятной и удивительной фамилией. Вся его судьба, поведение и образ жизни вызывали не меньшее удивление. Но жители городка, люди в подавляющем большинстве своем бесконфликтные, тихие и мирные привыкли принимать человека таким, как он есть, и ничему не удивлялись.

Родился Вася перед самым 22 июня 1941 года и жил все время в своем двухэтажном деревянном доме с матерью. Отца его в семидесятых никто уже не помнил. Перед войной он был демобилизован советской властью. Никто больше его никогда не видел. Во время оккупации никаких ужасов с матерью и с маленьким Васей не произошло. Остались целы и невредимы. Впервые о Васе мне рассказал сослуживец. Оба были нумизматами. Иногда вместе ходили по деревням и скупали старые царские, немецкие и польские монеты. О ту пору у населения таких монет было еще много. Очень жалею, что не составил им тогда компанию. Тоже имею такую страсть. Когда сослуживец упомянул о Васе, я и понятия не имел, кто это такой. Он даже удивился:

— Да ты что! Красав`ец такой, типаж! Актер буквально. Крашеные под каштан волосы. Зачесывает назад. Лоб морщинистый. Усы. Рост 180. Хорошо сложен. Все в норме. Одевается модно. Не хам. На танцах все бабы его.

— Ну есть он и есть, — подумал я. — На фиг мне он нужен.

Все было именно так. Как-то в пятницу вечером пошел и я на танцы. В то время были они в городке в нескольких точках. Больше всего молодые люди любили посещать Дом офицеров и районный дом культуры. Предпочтительнее в теплое время года было первое место. С тыльной стороны здания между его стеной и речкой была танцплощадка. Там же и место для ансамбля. От речушки площадку отгораживал симпатичный забор. В целом все было очень уютно. Уже тогда вовсю применялись прожектора, цветная движущаяся подсветка. Над центром площадки был подвешен шар около 70 см в диаметре. Он был обклеен многочисленными зеркальными плиточками. А оные отражали свет нескольких узконаправленных на них небольших прожекторов. Шар, вращаясь, щедро награждал всех присутствующих калейдоскопом всех цветов радуги. Танцы особенно разгорались с наступлением темноты на улице. А ребята музыканты старались изо всех сил. Не было понятия окончания вечера танцев. Играли – пока были люди. Обыкновенно до двух и далее часов ночи. Все тихо, мирно, дружелюбно. И буфет был там же. Приходили на танцы, наверное, от 13-14 лет и до, возможно, пятидесяти. Все зависело от того, как себя ощущал человек. Кстати, о возрасте, приходивших на танцы. Вспоминается один очень, на мой взгляд, интересный случай. Философский так сказать. В 1991 году я был в санатории. В Феодосии. С одним человеком решили мы перед сном прогуляться вдоль моря. Вдоль набережной сплошной стеной стояли санатории, дома отдыха, пансионаты. Наверное, было уже половина одиннадцатого.

— Заглянем на танцы? – предложил он.

— Да поздно. Касса ведь только до девяти.

Мы подошли к дверям здания. Там стояли два молодых милиционера.

— Танцует народ? – спросил я.

— Конечно, — с охотой ответил один из них.

— А какой возраст?

— Ну как какой? … Двадцать, тридцать, сорок, — на секунду он призадумался, — пятьдесят, шестьдесят и … всё! Да вы проходите!

Мы не ожидали такой словоохотливости и приветливости. Я сказал:

— Там же касса только до 21 часа.

— Ничего. Мы вас пропускаем.

Вот так. Пустой вроде бы случай. А запомнился. Спокойные добрые блюстители порядка. Философские, так сказать, размышления. И было все именно так, как он сказал. Именно в таком диапазоне и были там люди. И почти точно также было и тогда, в том маленьком районном городке. Но большая часть людей была сельского происхождения, то есть и более стеснительная. Старше сорока никого там не бывало. С танцев по набережной до нашего санатория мы пошли с мамой лет пятидесяти и ее дочкой. Я пытался говорить. Спросил – где же гора с дырой, как написал Горький? С пещерой, стало быть? Дочка, девушка лет 20-25, была весьма инфантильна, не могла сказать буквально ни бэ ни мэ. Только лишь удивленно переспросила:

— Горький?

— Да. В рассказе «Коновалов».

Она глухо замолчала.

Мама тоже не очень была склонна к разговорам и почему то очень нервно, раздраженно и быстро проговорила:

— Ай, да вон там, — указала она рукой, — мол Горького, который он строил, а вон там примерно и та самая гора с пещерой. «…а тут поблизости, в горе… дыра там есть такая». Я очень удивился.

— Да! У него так и написано! — А женщина добавила:

— «Дыре, очень удобной для человеческого жительства».

Я восхищенно:

— Точно! Вы литератор?

— Нет. Просто очень люблю Горького.

Я хотел еще спросить что-то, но она резко прервала все попытки:

— Все. Вы пришли. Вот ваш санаторий. Вам направо.

Мы оба очень удивились.

— Откуда вы знаете, из какого мы санатория?

— По лицам вижу, что военные, – сухо заключила она и завершила, — До свидания.

***

Поезд остановился на каком-то безымянном полустанке. За окном была кромешная ночь. Саша прервался и спросил:

— Еще по пятьдесят? Ты не против?

— Конечно!

Мы выпили, и он продолжил.

— Во, куда меня занесло. В Феодосию. И лет на двадцать вперед. Ну, а тогда стоял я на наших танцах с обратной стороны Дома офицеров. Стоял в сторонке. Наблюдал за людьми. Дамы подходящей не видел. Начали играть медленную композицию. Дамский танец. Ко мне подошла высокая пушистая блондинка с длинной прической на полспины. Пошли танцевать. Ни о чем не говорили. Да и музыка громкая. Я засек, что на меня смотрит мужчина средних лет. Элегантно и модно одет. Стоял спокойно. Музыка кончилась, я проводил ее, стал на свое место. Красиво одетый мужчина подошел ко мне. Видно было, что он старше меня лет на десять. Заговорил со мной. Дикция у него была сногсшибательная. Из местных так никто не говорил. Но более местного, чем Вася, никого не было. Внешность – стопроцентная славянская. Родился, вырос и жил все время в одном и том же доме этого самого городка. Откуда такой говор – загадка.

— ШЮрЫк, ти чьто делаешЬ! – сокрушаясь, произнес он. Ти не знаешЬ, кто она?

— Не ее не знаю, ни тебя.

— Василий. Димсадль.

— А, да, — вспомнил я, — мне про тебя рассказывал Хорошевский.

— Ну да! Мы жЕ с ним монеты собираем.

Все гласные после шипящих он произносил мягко, даже если гласные были твердыми. «ЗнаешЬ», «понимаешЬ» и т.п. тоже произносил с мягким знаком.

— Так что я делаю?- с недоверием, но и с любопытством спросил я.

— Это жЕ <имя и фамилия>. Она тебя вЬшЯми заразит, еще чем… Не дай Бохх.

Было удивительно, что абсолютно незнакомый человек выдает мне такого рода информацию. С другой стороны, если это была правда, то я должен был быть ему благодарен. И я сдержанно ответил:

— Понял.

— Когда я танцевал с другой молодой дамой, Вася, уловив момент, показал мне большой палец и положительно два раза медленно кивнул головой. Дескать, правильно и здорово! Потом он опять подошел ко мне и снабдил меня информацией и об этой женщине. На сей раз сведения были не угрожающими, а наоборот, очень приятными. С Васей было все понятно. Интеллекта с пол бита, но человек, по-своему, добрый. Вот, даже заботу о молодом незнакомом человеке проявил. Имя у кого-то мое спросил. Его биография, а точнее говоря, трудовая биография так интересна, что я тебе расскажу. Тем более что короче, возможно, и вовсе нет. Когда ему было лет шестнадцать, мама купила ему мотоцикл. По законам СССР в то время это было можно. Не знаю когда именно, но говорят, что очень скоро, Вася совершил ДТП. Пострадал при этом только фонарный столб и он сам. Сильно. Да, еще и мотоцикл не подлежал восстановлению. Васю признали инвалидом. Впоследствии, когда ему исполнилось восемнадцать, назначили пенсию от горсовета в пятнадцать рублей в месяц. На эти деньги можно было купить три бутылки водки и около килограмма самой дешевой колбасы. Неизвестно в чем заключалась его инвалидность. Внешне никак это не проявлялось. Но, может быть, по этой причине, а, может, и от природы, ходил Вася так. Нога его, которая шагала вперед, ступала на пятку, затем стопа целиком прилегала к земле, как у всех людей, но пока вторая нога, подтягиваясь вперед, была в воздухе, Вася максимально подымал свое тело на пальцах опирающейся стопы. Кроме того, носки ног его были развернуты внутрь, к направлению движения, а не немного в стороны, как почти у всех. Получалась эдакая прыгающая походка. При каждом шаге он подымался над землей почти на голову выше своего роста. А неправильный разворот стоп придавал его походке виляние тазом и раскачку. Так вот, Вася нигде никогда не работал. Странно это было для взрослого тридцатитрехлетнего мужчины с отличной внешностью и сложением. Судя, однако, по импортной одежде, которую тогда можно было купить только на черном рынке, деньги у него были. Говорят, фарцевал (перепродавал по высоким ценам заграничные вещи – тогда это было преступлением — примечание автора), но меня это не интересовало.

В народе Вася прославился только одним. Он приходил на танцы, «снимал» там самую отменную даму из тех, кто соглашался, уводил к себе домой. Трудно было сказать, что у этих дам было в голове, но тех, кого я видел с ним, были потрясающе эффектны. Как лицо, так и фигура. К своим годам Вася практически исчерпал все возможности своего небольшого города и потому в основном устанавливал контакты с приезжими, каковых всегда здесь было много. Инфраструктура местечка предполагала обилие многочисленных командировочных в течение всего года. Местные женщины очень его не любили. Больше двух — трех раз он ни с кем из них не встречался. То ли они, даже те, кто шел с ними на связь, понимали его стопроцентную пустоту и никчемность, и он становился им неинтересен, то ли он в силу своей биологии не мог дольше контачить с одной женщиной. Официальное прозвище или, как говорят блатные, «погоняло» у него было — «Король паркета». А недовольные или завистливые женщины прозвали его «Васька – проститутка».

Неподалеку, на берегу живописного и большого озера был международный курорт. В летнее время, когда там было несметное число отдыхающих почти со всего света, Вася садился на автобус, уезжал туда в любой санаторий на танцы. Начинал, как он говаривал, «работать». Его совершенно не беспокоило, что последний автобус домой был в 22:30 и до него нужно было еще идти от ближайшего санатория минут двадцать. К этому времени летом темнело, танцы становились все слаще, а вероятность съема Васей нужной женщины все выше. Где он потом ночевал, если ничего не выискивал, никому неведомо. Или ему все время везло? Но неоднократно его видели выходящим из этого самого последнего автобуса около полуночи, уже у себя в городе, вместе, как всегда, с эффектной женщиной. Как правило, с попастой и грудастой блондинкой. С броско красивым, часто обильно накрашенным лицом и выраженной сексапильностью. Как ему с его говором и интеллектом удавалось уговаривать их ехать к нему за 45 километров – тайна великая есть. Про деревянный дом, туалет во дворе и воду из умывальника, наверное, он рассказывал им не полностью. Шутки ради приведу смысл одной из статей сегодняшнего уголовного кодекса. …предоставление гражданину неполной информации, что влечет причинение существенного вреда законным интересам гражданина, наказываются штрафом… Правда, касается это только должностных лиц в отношении граждан. Вася, если и был должностным лицом, то только тем, кем его определили женщины. Но то, что он не договаривал приглашаемым об удобствах своего жилища, я не сомневаюсь. Т.е., как сегодня написано в кодексе — предоставлял гражданкам неполную информацию. Однако ни одна из них на него ни разу не пожаловалась. Зато от некоторых потом стало известно, что все полочки двери его большого холодильника были полностью уставлены многочисленными бутылочками и облатками с лекарствами. С другой стороны, он вроде бы ничем и не болел. Но, скорее всего, спартанские удобства мало волновали тех, кого ему удавалось уговорить.

Один раз в прекрасное летнее воскресенье мы с приятелем сели на рейсовый автобус и приехали на этот курорт. Искупались в сказочно прозрачной воде. Впервые, нырнув в маске, я увидел нечто похожее на поляны подводных ландышей. Потрясающая красота! Затем погуляли по лесу. Недорого, тогда относительно все было по карману, пообедали в ресторанчике и немного выпили. Вышли на набережную. В семидесятых те места уже начали благоустраивать. Как и на каждом курорте, связанном с морем, рекой, озером – там тоже сделали впечатляющую набережную. С огромным удовольствием мы прогуливались по ней после обеда. Легкий ветерок доносил от воды прохладу. В десяти метрах от воды, а часто и ближе начинался лес. Густой, в основном хвойный, но было много и лиственных растений. На скамейках, видимо, чтобы не сразу залечь в кровать после обеда, сидели отдыхающие. Старшему поколению за удовольствие было рассматривать тех, кто шел мимо. Я засмотрелся на пару белоснежных лебедей, что плавали вблизи от берега. Рядом с ними были их детки: два – сереньких со светло-коричневыми пятнами. Это значило, что родились они в этом году. Размером они были уже почти как мама и папа.

Товарищ мой задел меня по руке:

— Глянь!

Я посмотрел на дорожку вперед. Навстречу нам метрах в десяти потрясающей и очень узнаваемой медленной походкой с подскоком шел … военный летчик! Через пять секунд сомнений не осталось: Вася! С такой невоенной прической в любом городе его немедленно бы задержал патруль. Было плюс 35. На небе ни облачка. А он дефилировал в расстегнутом кителе, в погонах старшего лейтенанта, знаками отличника парашютиста, специалиста первого класса военного дела, колодками от наград, и прочими железками.

— Вася! — Изумленно и оттого достаточно громко воскликнул я. Ты чего?

Он глянул по сторонам и ответил своими мягкими гласными после шипящих.

— ТишЕ, тишЕ! Я РЫчАрд.

— Слушай, ты не боишься, что тебя заметут? Статья ведь есть за незаконное ношение формы. Любой милиционер за 50 метров увидит, что ты не военный.

— ТишЕ, тишЕ! – Повторил он. Все нормально.

Чем для него кончился тот день, не знаю. Мы уехали к ужину в городок. Кто дал ему форму, даже предположить было невозможно. Украсть он не мог. Это точно.

***

Попутчик мой замолчал. Мы еще выпили по коньячку. Закусили лимоном с конфетками. Мне было очень интересно. Спать абсолютно не хотелось.

— Саша, ну а дальше то что?

— Дальше? Дальше так.

На следующий год, весной, я подъехал в центр города купить черную тушь и перья для работы. Как только я вышел из магазина, лоб в лоб столкнулся с Васей.

— Как жИвешь, ШЮрЫк?

— Нормально. Как ты?

— ЖЕниться хочЮ. Но – беда.

Слово «жениться» он произнес так, как оно пишется: мягкое «Е» и «ться», а не «цца», как говорят все.

— Что такое?

— Да моложЕ она.

— Так это ж хорошо. На сколько?

— На восемнадцать лет, — с грустью поведал Вася. – Стесняюсь я.

Помолчали.

— А ты можЕшЬ, ШЮрЫк, изменить мне хоть одну цИфру в годе рожЬдения в паспорте?

— Ну, вообще мне часто приходиться подрезать документы, но бумага у нас не гербовая. С гербовой бумаги, что на паспорте, срезать нельзя. Она ведь многослойная, как деньги. И сразу будет видно, что подрезан слой.

— А зачем подрезаете?

— Это если ошибаемся при составлении документов. Выбор небогатый. Или подрезать один – два знака так, что никто не заметит, либо переписывать огромный документ заново, и нет гарантии, что не ошибешься еще раз.

Вася опять помолчал. О чем-то думал.

— А, можЕт, попробуешЬ?

Я согласился.

— Есть у тебя любая купюра?

— Десятка.

— Пошли на почту.

— Зачем?

— Увидишь.

Мы уселись за стол, за которым люди подписывали отправления. Никого, кроме нас, не было. Я взял его десятку, открыл купленную тушь и перышком написал – 1941. Год его рождения. Посидели, поболтали. Тушь высохла. Я проверил пальцем – хорошо ли она застыла. Все было отлично. Пачка английских лезвий была у меня в кармане. Минут десять минимум я срезал четверку. Затем написал цифру пять. Получилось 1951. Фактура бумаги под срезанной цифрой изменилась. Исчез и цвет фона. Второй слой был уже другого цвета. Я поднял купюру на свет: стало просвечиваться пятно. Вася убедился, что это невозможно. Глубоко и сожалением вздохнул.

— Ладно. ЧЬто поделаешЬ? Пусть так будет.

Он действительно женился. Несколько раз я видел их вместе. На вид его жена была глубоко несчастна, с тяжелыми мешками под грустными и печальными глазами.

Далее получилось так, что лет восемь мы не виделись.

***

Но вот опять встреча. Он ничуть внешне не изменился. Не постарел. По-прежнему крашеные волосы. Такая же странная речь. По-прежнему нигде не работал. Подрастало двое детей. Несколько раз видел их всех вместе. Началась перестройка. Многое разрешили. Вася по воскресеньям стоял на базаре за прилавком рядом с матерью, которая так и жила на первом этаже того же самого деревянного дома. Торговали они какой-то мелочевкой. Лежали также перед Васей и монеты. Был на базаре крайне напряжен. Впечатление такое, что боялся — как бы ни увели у него из-под носа часть его товара. А такое там бывало запросто. Однажды в полупустом автобусе он подсел ко мне. Крайне был невесел. Уставший. Несколько осунулся. Похоже, переживал. Вот уж действительно Дим_сад{ль}. Тусклый и печальный.

— Что, грустишь, Вася? – Я всегда был с ним как с равным по возрасту. Да и не было ни одного человека, кто бы испытывал к нему уважение по причине его возраста. Вася никогда и ни в чем не отличавшийся деликатностью, достаточно громко для того, чтобы его услышали ВСЕ в автобусе, отвечал:

— ПонимаешЬ, ШЮрЫк, жЕна мне изменяет. – Помолчал с полминуты. Видно было, что еще хочет сказать что-то. Самое жуткое и тяжелое. И сказал, — С дежЮрным кочегаром, — причем эти два слова произнес он тоном, словно речь шла минимум о министре. — В котельной они работают.

Мне стало его немного жаль. Но его последняя фраза мгновенно напомнила мне присказку незабвенного Михал Сергеича Горбачева, говорившего в те годы длинно, много, путано и непонятно. «И от это от глауное»! Стало забавно. То, что с дежурным кочегаром. Но виду никакого я не подал. Сидел молча и серьезно. А Вася все переживал.

— Это Бохх меня наказывает. СлишЬком много я грешИл.

Опять помолчали. Мне было — выходить.

— Вася, да уляжется все. Перемелется. А раз ты говоришь, что от Бога, так и не переживай.

— Много, ШЮрЫк, много я грешИл.

В то лето его жена с детьми куда-то уехала. Вася, по словам очевидцев, подался, как и всегда ранее, в самые тяжкие. Ежедневно по вечерам приходил в бар. Никогда он не пил и даже не выпивал; и не курил. Говорил, что это ему не доставляет удовольствия. Главное для него всегда было одно — женщины. Знакомился там с девушками. Иной раз и с очень молодыми. К тому времени понятия танцев в понимании 70-х годов и ранее исчезли. Их заменили дискотеки. На них Вася конечно не ходил. На них уже не ходили и в 24 года. Считалось, что дискотеки — только для школьников. М.б. еще для тех, кто максимум на 3-5 лет старше. Говорили, что в баре Вася каждый вечер уверенно снимал себе девушку – женщин там тоже отдельно не бывало – немножко толковал с ней о чем-то. И они уходили вместе. Профи. Ему было уже почти пятьдесят.

***

Примерно в то время я возвращался домой на рейсовом автобусе. Может быть из отпуска. Помню, что именно в том самом курорте у большого озера, в автобус подсел один прыщавый с сумасшедшим взглядом диких карих глаз молодой человек. По-моему, из наших недавно принятых прапорщиков. Сел позади меня. Автобус еще стоял, водители были в кассе. Через пару минут я услышал сзади посапывание и даже пару раз стон. Я обернулся. Глаза у него были закрыты. Похоже, спал. В этот момент он опять застонал. Ладонью правой своей руки он через штаны захватил все свои тряхомудия. Застонал и усиленно потер их. Потом еще раз. То ли снилось ему что-то, то ли был он просто не мыт. Руку оттуда он так и не убрал. Я бы навсегда забыл об этом прыщавом воздыхателе, что в отрубе рукой массировал свои гениталии, если бы не один случай, который произошел вскоре.

***

Служба наша в этом городке близилась к концу. Часть расформировывалась. Оставалось менее года. Однажды утром я, подошел к КПП и увидел, что возле него стоит Вася со своей женой. Он был возбужден, а она измучена. Видно было, что она долго и много плакала. Черные мешки под глазами. Лицо бледное, осунувшееся. Одета безвкусно и безобразно. А ведь ей было чуть больше тридцати. Вася подошел ко мне и, очень нервно, трясся буквально, рассказал, что ночью, пока она была на смене в котельной, один из наших прапорщиков пытался ее изнасиловать. Тут как раз подошел зам командира дивизии. Петряков. Прапорщики были в его ведении. Я изложил ему суть. В это время из-за его спины показалась фигура прапора. Жена Васи мгновенно отреагировала:

— Вот он.

Зам командира даже не обернулся. Только голову чуть повернул в ту сторону. Не глянув на прапорщика, позвал его:

— Костенко, иди сюда!

Тот подошел. Это был тот самый. Из автобуса. Максимум двадцать пять лет.

После очень короткого разбора прыщавый прапорщик с сумасшедшими карими глазами посмотрел на жену Васи и произнес. Точнее буквально проблеял, как теленок:

— Оля, ну что ты говоришь… Помнишь, в тот раз… Все ж хорошо… Зачем ты …

Вася взорвался, схватил его за грудки. Он часто дышал, покраснел. Я никогда его таким не видел. Видно было, что он не наигрывает, что это с ним на самом деле.

— ЧЬто ти сказал? Какой тот раз?! Да знаешЬ, чЬто я с тобой сделаю?

Вдвоем с замом мы еле–еле вырвали из его рук прапора.

Зам был краток. Он обратился к Оле.

— Так когда это произошло?

— Сегодня ночью. Пришел около двух и…

Петряков перебил.

— Костенко. Ты уволен из армии вчерашним числом. Дальше — как пожелают эти люди. Милиция будет разбираться уже с обычным гражданским лицом. Никакой защиты от нас не будет. И я тебе не завидую. Сроки за это реальные. Иди отсюда!

Костенко ушел. Петряков Василию и Ольге:

— Это максимально, что я могу для вас сделать. К концу дня будет готова выписка из приказа командующего армией об увольнении его из армии. За дискредитацию высокого звания советского военнослужащего. Если пожелаете – получите выписку в любое удобное вам время. Что до подачи заявления в милицию — то это ваше право.

— Спасибо вам, — произнесла Оля.

— Все что смог, — ответил он.

***

Потом я спросил у Петрякова:

— Как вы, не глянув на прапора, позвали его по фамилии?

— А ты думаешь, это у него первый случай? Только никто вот так конкретно сюда не подходил. Как только ты заговорил, я сразу понял про кого речь. Командир мне еще в прошлый раз приказал: еще одно подобное сообщение и увольняй его к чертовой матери! Я ведь без него такое решение не принял бы.

— Как думаете, она заявление подаст в милицию?

— Если не откупится Костенко, то подаст. Спросит следователь – я скрывать предыдущие случаи не стану. Не имею права. Лет пять – шесть получит.

Костенко действительно уволили вчерашним днем. На глаза мне он больше ни разу с тех не попадался. О его судьбе я не интересовался. А Вася по-прежнему жил со своей женой и детьми. По неведомой причине он, никогда нигде не работавший, получил благоустроенную трехкомнатную государственную квартиру со всеми удобствами в новом микрорайоне городка. Впрочем, жена его работала, как я говорил, в котельной. Возможно, этого и хватило. А мать Васи так и жила в своем двухэтажном деревянном доме, где и родился ее сын с полвека назад.

***

Саша замолчал. Было за полночь. Поезд тихо и мерно качал нас, постукивая на стыках рельсов.

— Будем спать? – спросил он.

— Не хочется.

— И мне.

Я:

— По коньячку? —

— Лучше чаю, если она не спит.

— Попробуем.

Заварили чай.

— А что сейчас Вася? – спросил я. – Встречаешь?

— Ты знаешь, совсем недавно. Приехал я от матери, сейчас ведь тоже к ней еду. Она совсем одна. К нам переезжать не хочет. Я как уволился, так теперь раз в два, три месяца обязательно к ней езжу. Купил прошлый раз у нас в Чистополе пар десять мужских часов, почти по заводской цене. Мать буквально рядом с заводом живет. Привез. А сам в жизни никогда ничего не продавал. Не умею. Иду. Смотрю – Вася.

— Привет. — Привет. Ну, там как жизнь, и т.д.

— Да, вот, говорю, накупил часов, а продать не умею. Никогда не пробовал.

— А они у тебя?- говорит Вася.

— У меня.

Расстегнул дипломат, показал ему. Вася посмотрел внимательно на один экземпляр. Не стал даже открывать другие коробочки.

— Ну, надо жЕ тебя вИручать… — озвучил он мысли своим невообразимым произношением. И представь себе! Не спросил – ни сколько стоила одна пара, ни все вместе часы, вынул деньги, посчитал, отдал мне. Я перевел в доллары. Оказалось, потратил я в полтора раза меньше! Мне этой надбавки сейчас на дорогу к матери вместе с пищей вполне хватило.

***

К трем ночи мы улеглись и уснули. Поспали менее двух часов. В половину шестого утра были уже в Москве. Удивительно, но встали, оделись, умылись легко. Дождались открытия метро. Саша поехал на Казанский, а я на Курский вокзал. В последующем мы с ним виделись редко. А через пару лет мы с женой и младшим сыном вообще вернулись к себе на родину. В свой родной город. Но история, услышанная мною тогда в поезде, почему-то запомнилась. Иногда хочется позвонить Саше и спросить про Васю. Как он? Ведь ему сейчас за семьдесят. Но неловко. Да и кто он такой, тот самый король паркета, чтобы беспокоить о нем посторонних людей? У них других забот нет?

24 марта 2013 г.

Category: Разное