Волки и люди

01.05.2013 by Юрий Кузнецов

Повесть

Хутор близ Рясюков

В субботу Иван Ласовский вернулся с фермы в пять утра. Роды у одной из его подопечных прошли очень тяжело. Но он сумел спасти жизнь и маме, и теленку. Около 10 утра он еще спал, когда с улицы послышался громкий крик:

— Иван! Иваааан! Ва-а-аняяяяя!

Мужик в телогрейке, яловых сапогах и кожаной кепке дореволюционных лет радостно орал во всю глотку. Кричал с дороги, что пролегала в тридцати шагах выше одинокого дома. Хутор Ласовских находился у самой кромки озера. Собака с налитыми кровью глазами, бешено рвала цепь, не боясь задушить себя ошейником, хрипела и оглушительно лаяла на кричавшего. Казалось, что от злобы ее вот-вот вырвет желчью. Вскоре из дверей вышел заспанный хозяин, крепкий мужчина под пятьдесят. Бросил ей:

— Фу, Кайзер! Свой! – Собака умолкла. – Место!

Пес подошел к будке, улегся возле нее, но какое-то время еще злобно рычал, успокаиваясь.

— Чего шумишь, Степаныч?

— Чего, чего? Радио так и не провел? Хутор, дорого, говоришь, да? — Лицо Степаныча сияло.

— Да говори же, — прокричал ему Иван.

Ускоренным шагом он поднялся на дорогу. У Степаныча была больная нога, это знали все. Идти полкилометра от деревни ему было больно. Но он пришел… Поздоровались. Мужик с восторженным лицом, не выпускал руки Ивана.

— Наши спутник запустили. Вчера поздно вечером. Впервые в мире. До девятисот километров над Землей будет летать!

— Да ну?

— Точно!

— Заходи, расскажешь.

— Не могу. В Рапаево иду. Бумаги в заготконтору несу.

Иван вернулся в дом. Семилетняя дочка и жена вопросительно посмотрели на него. Восхищенно и радостно он произнес:

— Вчера поздно вечером наши впервые в мире запустили спутник.

— Папка, а что такое спутник? – Спросила Лиля.

— Ну…это небольшой домик. Летает вокруг Земли. На большой высоте. Скоро, наверное, и на Луну на таком полетят.

Жена:

— Лучше бы зарплату тебе прибавили. Двое детей. Только и живем, что с огорода да с хозяйства. Слава Богу, что ты ветеринар еще.

— Ладно, не ной. Не хуже других у нас.

Дочка:

— А как он так высоко летает? И почему вокруг Земли?

— Его туда, Лиличка, ракета подняла. Километров до девятисот высота.

— А до Москвы больше?

— Столько же примерно. Ты уроки все сделала?

Лиля нехотя пошла за стол, где занималась, пока отец спал. Она училась во вторую смену.

К двум часам из школы пришел Юра.

— Советский Союз впервые в мире запустил спутник! – Торжественно сообщил он. Период обращения — девяносто шесть целых и семь десятых минуты. Перигей 228 км. Апогей 947 км. Почти тысяча!

— Сынок, не пугай нас такими словами…

— Перигей — минимальное расстояние от Земли, апогей – максимальное. Нам Зоя Ивановна все на доске нарисовала.

— Ты мой руки и садись есть. – Мать уже расставляла на столе посуду.

— Представляешь, что они знают? В третьем классе? – Спросила Соня у отца. – А мы что знали?

— Время было такое… — Хмуро ответил Иван.

Вечером пришла Лиля. В их классе тоже, оказывается, все разговоры были только о спутнике. Учительница поздравила всех с наступлением космической эры. Лиля рассказала, что Петр Васильевич – школьный физик даже включал приемник, и все слушали пибикалки со спутника.

— Надо заплатить, чтобы радио протянули, — подумал Иван. Пора…

***

Пришла зима. Снег выпал уже в ноябре. Обильно шел несколько дней. Иван с сыном каждый день разгребали тропинку к дороге. На четвертый день снегопад прекратился и сменился крепким морозом. Дни стояли безоблачные. Солнце играло с искрящимся снежным безмолвием и слепило глаза. Ночью над оледеневшим озером всходила Луна, а над всей деревней сверкали тысячи звезд. Все знали, что если одна из них будет двигаться по небу, то это – спутник.

Мороз усиливался. Через неделю, в выходной день, Иван надел лыжи, скатился со двора на озеро и попробовал покататься. Крепкий лед был покрыт довольно толстым слоем снега. Он поднялся обратно в дом, взял бур для зимней рыбалки. Спустился опять на озеро и проехал метров сто от берега. Просверлил лунку. Толщина льда была сантиметров двадцать.

— Машину выдержит, — подумал Иван. — Лильке можно на лыжах в школу бегать. Давно просила. Через озеро — минут десять. Максимум.

Ласовский положил бур в рыболовный ящик, повесил его за спину. С удовольствием пробежался по озеру до Рапаево, развернулся и погнал в сторону своих Рясюков. Ему очень хотелось покататься еще, но скоро нужно было идти на ферму. На вторую смену. Заведующий тоже, как и Иван, бывший офицер, фронтовик. Дисциплину оба соблюдали безукоризненно.

***

Окончилась вторая четверть. Первоклассникам на последнем уроке зачитали их оценки за четверть. Затем в актовом зале школы у елки до самого потолка директор поздравила всех с наступающим Новым годом. После этого всех распустили домой. Лиля была счастлива. Она никогда не видела такой большой елки. А на ней много огней, много золотых и серебряных блесток, игрушек, шариков и лошадок. На самой макушке елки – красная с золотыми гранями звезда. Она горела изнутри. Там, наверное, была лампочка? Лиличка засмотрелась, задумалась и не заметила, как осталась одна. Настроение у нее было прекрасным еще и от того, что в четверти у нее была только одна четверка. По письму. Все остальные пятерки. И на елке директор при всех наградила Лилю грамотой. Ей хотелось петь, танцевать, прыгать.

— Ліля, ты збіраешся дадому?

Это было так внезапно, что Лиля вздрогнула. Это была ее родная тетя. Тетя Маша. Мамина сестра. Но в школе, при всех, Лиле велено было всегда называть тетю — Мария Петровна. Мария Петровна была завучем.

Лиличка обернулась. Увидела, что в зале никого больше нет. Улыбнулась от радости. Тетю Машу она сегодня еще не видела. Ответила тоже по-белорусски:

— Цётка Маша, елка вельмі прыгожая… Ужо іду.

— Ідзі золотце, бо ўжо цёмна. Ты на лыжах?

— Так. (Да – Бел.яз.)

— Так ідзі, ужо палова сёмага (Ведь пол седьмого уже. – Бел.яз.)

Лиля вышла из зала. Аккуратно сложила грамоту в ранец. В классе работала уборщица.

— А я думаю – куда ты ушла?

— Я в зале была. Там так красиво…

— Забирай, Лиличка, шубку. Я закрываю класс.

Лиля тщательно оделась, как учила мама. Из Рясюков не было больше ни одного ученика. Поэтому она добиралась обратно сама. Пока не было морозов она ходила вокруг озера. Со середины октября вторая смена оканчивалась уже после захода солнца. Но в самом Рапаево и окружающих населенных пунктах, откуда приходили ученики, было тихо. Исключение составляли только Ласицы, но оттуда ни одного учащегося не было.

Уборщица помогла Лиле надеть ранец на плечи, девочка натянула варежки, взяла в охапку лыжи, палки и вышла из школы.

Погода была прекрасная. Звезды светили ярко. На противоположной стороне озера горели окна Рясюков. Самый ближайший огонек – ее дом. Луна находилась прямо над ним. Лиличке очень хотелось скорее похвастаться только одной четверкой. Она была уверена, что в следующей четверти сможет получить пять и по письму. Волшебная снежная гладь искрилась при ярком свете Луны. Видимость была великолепной. Почти как днем. Не было ни ветерка. Девочка вставила валенки в лыжные крепления, натянула резиновые петли на пятки, объехала школу и приблизилась к озеру. Она стала на свою же лыжню, с удовольствием сильно оттолкнулась двумя палками, слегка согнула ноги в коленях, как учил папа, и съехала с невысокого берега на замершую гладь. По инерции прокатилась метров десять. Затем, тоже, как показывал папа, сделала три шага, попеременно отталкиваясь каждой палкой. Затем двумя палками одновременно. Юра смазал ее лыжи мазью для этой погоды, и Лиле казалось, что она буквально летит над озером. Так легко они шли. Быстро кончилась полоса густого кустарника, который окаймлял озеро со всех сторон.

Девочка прошла четверть пути. Вдруг она увидела, что с левой стороны, от берега к ней бегут две собаки. Она нисколько не испугалась. Она вообще не боялась собак. Две очень большие собаки быстро приблизились к ней. Одна пристроилась слева от нее, вторая – справа. Не лаяли, бежали рядом молча. У папы на работе в его книге она смотрела картинки. Там было много пород собак. Лиля подумала, что эти были очень похожи на немецких овчарок. Только головы у них были очень большие, ноги высокие. А спины очень широкие. Хвосты прямые и опущены вниз. Одна собака была темно-серая, а вторая тоже серая, но с бурым отливом. Так казалось Лиле при свете Луны. Догнав девочку и пристроившись к ней, собаки побежали с ее скоростью. Таких больших она никогда не видела. Девочка несколько замедлила шаг. Собаки тоже. И приблизились к ней еще ближе. Лиля даже обрадовалась и подумала, что те играют с ней. Так они и продвигались довольно быстро втроем к дому. Оставались не более двух сотен метров. Внезапно собака слева перестроилась и заняла положение рядом с той, что бежала справа. Еще через несколько секунд из прибрежного кустарника, что был сейчас правее девочки и ее эскорта, выбежали еще три собаки и бросились Лиле наперерез. Ее сопровождающие злобно и бешено зарычали. У обеих на загривке шерсть встала дыбом. Они оставили Лилю и, как две стрелы, понеслись навстречу тройке. Девочка остановилась. В шагах двадцати перед ней разыгралось жуткое зрелище. Ее две собаки набросились на тех троих. Две чужие, предсмертно взвизгнув, упали на лед, задергали ногами. Лиля видела, как у одной из них фонтаном забила кровь из горла. Вторая – не дергалась. Ее шею мертво держала темно-серая Лилина спутница. Третья чужая вцепилась зубами в бок бурой. Обе рычали, харкали и вертелись на льду. Собака, перерезавшая горло нападавшей, уперлась ей в бок и голову двумя передними лапами. Сильно мотнула головой и вырвала огромный кусок горла. Вместе с мясом и хрящами. После этого она мгновенно набросилась на ту, что вцепилась в бок ее бурой подруге. Сбоку всей своей пастью она захватила горло напавшей точно так же, как и той, которую убила только что. Захрустели кости и хрящи. Визг прекратился. Через секунды все было кончено. Оттащив перерезанную на шаг в сторону, темно-серая победительница разорвала ее на несколько частей. Из раненного бока бурой подруги, лилась кровь. Она все меньше двигалась. Серая села возле нее, вытянула морду на Луну и горько завыла. Из хутора Ласовских раздался злобный лай Кайзера. На мгновение собака прекратила выть и глянула на девочку. Только сейчас Лиля заметила, что глаза собаки светились. Двумя зелеными огнями. В них были ужас и боль. А та вновь высоко подняла морду в черное морозное небо и завыла. Протяжно и печально. Раненая бурая ее подруга лежала на здоровом боку и не двигалась. Текла кровь. Приближалась смерть.

Лиля изо всех сил бросилась к дому. Навстречу ей бежал папа с ружьем в руках. Девочка быстро сказала ему, что две собаки провожали ее от школы и спасли от напавших из кустов трех других. Иван подбежал к растерзанным телам. Уцелевшая серая убегала в сторону Ласиц.

— Папка, спаси ее. Она ведь спасла меня, — со слезами взмолилась девочка.

Иван скороговоркой проговорил:

— Постараюсь. Лиличка, только это волк. Они все волки. Не собаки.

Иван поднял на руки тяжелое неподвижное животное, понес его в дом.

— Молодой еще. Год, чуть больше. Здоровенный то какой! Пол центнера!

Кайзер, почуяв зверя, принялся рвать цепь.

— Заткнись! – Пес перестал лаять, но бешено рычал. – Заткнись, я сказал! – Пес замолк.

Ласовский занес волка в прихожую. Тот был без сознания. Дыхание было. Вбежали жена и Юра.

— Будем делать операцию. Соня, свяжи лапы и морду. Ты знаешь как.

Лиля подробно принялась рассказывать почти невероятную историю. Мама охала, Юра молчал. Отец пробурчал:

— Ничего необычного. Это у них бывает. Те, которые живут у деревни, никогда местных не трогают. И даже охраняют от чужих. А слабые, старые, если доживают, уходят в чужие места. Своих молодых боятся. Разорвут. Эти трое, вроде, были старыми. Я потом досмотрю. – Иван набирал какую-то жидкость в шприц. — Повезло тебе, дочка! Твои друзья знали, кто тебя здесь ждет. Уж я постараюсь спасти этого хлопца.

— Папа, какого хлопца?

— Да волка этого, — пояснил Юра.

— И еще: никому ни слова про то, что произошло. Растерзанных я приберу. Следов не будет. Не все поймут зачем я спасаю волка. Будут болтать всякие глупости. Лиличка, Юра, ясно? Даете слово?

Оба кивнули.

Иван проверил, тщательно ли Соня связала лапы и челюсти пациента, и всадил ему шприц в загривок.

— Настольную лампу сюда включи, — скомандовал он Юре. — Да сотку вверни. Я же должен что-то видеть.

Сын немедленно исполнил. Он вообще беспрекословно выполнял любые поручения и указания отца. Юра хотел быть милиционером. Папа сказал ему, что сначала надо отслужить армию, иначе в милицию не возьмут. А, главное, говорил папа, надо уметь полностью подчиняться. Это значит, что нужно уметь выполнять как можно лучше, любые приказания начальников. И стараться при этом изо всех сил. Юра понял это буквально и поступал так во всем.

Отец внимательно осмотрел рану.

— Да, старый тот был. Ничего не успел… Ребра целы. Хотя… Ого! Смотрите! Не видал такого еще! Кусочек одного ребра откушен! Отколот! Надо ж так! А внутренние органы не задеты. Крови много потерял… И шкура с ладонь оторвана. Хорошо, что не полностью, должна прирасти.

Иван приступил к обработке раны.

— Ну и ф`оркаш…

— Что? — Почти хором спросили дети и жена.

— Да волк это по-венгерски. Стояли мы на войне на хуторе. В Венгрии. Недели три. Так там у хозяина волк был. Служил ему, как собака. Небывалый случай. В литературе специальной я такого нигде не встречал. Была бомбежка. Осколком ранило волка. Рана хуже этой. Так хозяин, как узнал, что я ветеринар, со слезами буквально просил меня спасти волка.

— Спас? – Спросил Юра. Все слушали, открыв рты.

— Куда ж он денется. Выжил!

— А потом? – Заинтересованно спросила дочь.

— А потом мы пошли на Будапешт. Больше в той деревеньке я не был. Но то, что волк по-венгерски — форкаш я хорошо запомнил.

— Значит, мой волк тоже будет Форкаш, — сказала Лиля. Он меня спас.

— Так и есть.

Иван окончил обработку раны, ввел в загривок еще одно вещество, которое, как пояснил, необходимо при потере крови, начал пришивать оторванную шкуру.

— Соня, глянь, там, в моем чемоданчике – есть еще металлические медальоны для коров?

— Есть! — Послышалось из другой комнаты. — Но только один.

— Неси. И плоскогубцы для этих медальонов неси. – Иван умело зашивал рану.

Посмотрел на медальон, что принесла жена. Тот состоял из двух частей. Корове прокалывалось ухо, с одной стороны вставлялась одна часть медальона с втулочкой, с другой другая со штуцером. Спецплоскогубцами все сжималось. Штуцер при этом глубоко входил во втулку и расплющивался там. Медальон оставался в ухе навсегда. Иван критически смотрел на алюминиевый медальон. Шесть на восемь сантиметров. Крупно по центру и очень мелко в самом верху прессом было выдавлено: № 250945

— Юрка!

— Что?

— Смотри! – Отец улыбался.

— Сын смотрел, но ничего не понимал.

— Да это ж твой день, месяц и год рождения!

— Точно!

Все заулыбались.

— Неси ножовку, бархатный плоский напильник.

Юра принес. Иван быстро и аккуратно отпилил б`ольшую часть медальона. Остался только прямоугольничек, в котором был номер мелким шрифтом. А вверху с обратной стороны штуцер. И все. Точно и тоже аккуратно он обработал бархатным напильником края срезов и придал медальону овальный вид. Провел по краям пальцем.

— Гладко. Не порежется.

У волка была обработана рана, пришит кусок шкуры. Он получил лекарство, необходимое при потере крови и имел теперь гораздо больше шансов выжить. Пока он все еще находился под наркозом. Ветеринар протер спиртом специальный инструмент для прокола ушей коров и проколол волку левое ухо. Сзади в ушную раковину вставил медальон с номером, а с внутренней стороны – штуцер. Сжал все это спецплоскогубцами. Штуцер вошел на свое место с характерным щелчком.

— Порядок. Земля она ведь круглая… Может, когда и встретимся. Всем понятно? Номер в ухе. В левом. Дата, месяц и год рождения Юры. Наш волк!

— Форкаш! – Вставила Лиля.

— Форкаш, так Форкаш, – ответил папа, — и продолжил:

— В чулане у нас тепло. В двери снизу нет одной доски. Пищу и воду давать через нее. Открываю чулан только я! Впрочем, и ключ от замка заберу. Так лучше будет. Поправится Форкаш — отпустим. Ни дома, ни во дворе жить он не будет. Юрка, сена в чулан!

Юра быстро принес большую охапку сена. Отец двумя руками, осторожно, как ребенка, поднял прооперированного зверя и отнес его на сено в чулан. Развязал челюсти и лапы. Поставил одну миску с водой и вторую – большую с мясом и костями. На петли навесил замок, закрыл, а ключ положил себе в правый карман брюк.

— Папка, а чем ты его зашил? – спросила Лиля.

— Были у меня оленьи жилы. Для самых важных случаев. Раз он спас тебя, то ему я их не пожалел. Все! Всем мыть руки мылом и ужинать.

Когда они сидели за столом, со стороны Ласиц, где были самые густые прибрежные заросли, донесся тоскливый и жалобный протяжный вой.

— Это она, — сказал папа. Подруга его. Если парой волки ходят, то, как правило, самец и самка. Тоскует. Думает, что умер. Ничего, оклемается – встретятся.

— А чего Кайзер твой проспал? – спросила жена. – Ведь эти трое были близко от дома.

— Ну, во-первых, метров двести, во-вторых, ветерок все же есть слабый сейчас. И дует он от дома, а не к нам.

— Упустил твой Кайзер…

— Ну так иди и скажи ему, — обиделся Иван, — выговор объяви!

— Ты его принес, вырастил, ты и скажи, — логично парировала жена.

Через сутки Форкаш стал есть. На третий день, когда зверь съел принесенное мясо, Иван тихонько приоткрыл дверь. Зверь ползком перебрался в угол чулана. Смотрел на человека. Не рычал, не метался. Сидеть пока не мог. Иван вычистил граблями сено с пометом, остатки костей. Подложил свежее сено. Волк внимательно наблюдал за ним.

— Воздуха тебе здесь хватает? Или открыть окно? – Наверху было небольшое окно, чтобы днем в чулане можно было видеть. – Извини, брат, не могу. Холодно. В хату нам надует. Ты поправляйся. Я тебя отпущу, как поправишься.

Зверь молчал. Еще через пару дней, дверь Иван уже открыл вместе с Юрой. Волк прижался в угол и стоял на ногах.

— Ну, Форкаш, ты – молодец!

Отец вычистил чулан, закрыл дверь. Подал миски с водой и едой.

— Если так пойдет, я отпущу его раньше.

В следующий раз они открыли дверь тоже вместе с сыном. Волк выглядел веселее и активнее. Через неделю стало ясно, что волк выздоровел. Вечером, они отменно накормили его. Аппетит у того был поистине волчий. Глотал куски мяса, почти не разжевывая. Потом загнали Кайзера в конуру. Приставили к ней лопату для расчистки снега и придавили ее огромным пнем, на котором рубили мясо. Отодвинуть пень пес сам не мог. Жене и Лиле Иван сказал закрыться в спальне.

— Юра, не бойся. Он ни за что не навредит ни мне, ни тебе. Просто стой спокойно у дверей чулана и все.

Он открыл двери во двор, снял замок с чулана. Открыли дверь. Волк стоял и смотрел на них исподлобья. Иван открыл дверь шире и ушел с прохода, немного загородив собой сына.

— Иди, Форкаш. Ты свободен.

Волк медлил. Иван повторил очень ласковым и утвердительным тоном.

— Иди, Форкаш! Или жить у нас останешься?

И они отошли от прохода еще на пару шагов. Волк прыгнул через порог, быстро проскочил мимо них и еще быстрее промчался через открытую дверь на улицу. Отец закрыл дверь в дом и сказал:

— Выйдем, Юр, посмотрим.

Форкаш спустился на снежную равнину замершего озера, отбежал метров на сорок, развернулся в сторону дома. Вытянув морду в ночную высь, коротко взвыл, развернулся и рысью помчался на Ласицы.

— Да пожалуйста, пожалуйста, — с улыбкой ответил Иван, — будь здоров и живи долго!

— Папа, так он так тебе «спасибо» сказал? – С восхищением спросил сын.

— Ну а что еще?

Они поставили пень на место, выпустили из конуры Кайзера. Зашли в дом, заперли все двери. Затем сняли верхнюю одежду. В спальне их ждали мама и Лиля.

— Папка, Юрик, смотрите! – Радостно и восхищенно закричала девочка, протягивая брату папин трофей — цейсовский бинокль.

— Ух ты… Пап, смотри! – Юра отдал бинокль отцу.

На льду озера, перед кустарником близ Ласиц, по всей видимости, Форкаш и, та самая его подруга, прыгали от радости, носились друг за другом, становились на задние лапы, и обнимались почти как люди.

— Соня, глянь, – обратился Иван к жене.

— Да видела я. Я же первая их заметила.

Каникулы кончились. Лиля по-прежнему продолжала ходить в школу на лыжах. «Большие собаки» больше ни разу не охраняли ее. Их вообще в ту зиму больше не было не видно и не слышно. Вся семья свято хранила наказ главы семьи. Никому ничего не рассказали.

1

Ласицы

1Эдуард пять лет назад вернулся из армии. В маленькой деревне мужчин почти не было. Он считал себя самым необходимым и значимым человеком. Работал механиком в колхозе. Много и часто пил.

Ему было девять лет, когда в деревню пришли немцы. С ними был староста из поселка и старенький учитель немецкого из Рапаево. Всех выстроили у сельсовета. Офицер в перчатках показал всем ладонь с растопыренными пальцами, вторую руку сжал в кулак, подняв только один указательный палец. Стоявшие перед ними женщины и дети, двое стариков и старухи ничего не понимали.

— Зекс юден! – Учитель грустным голосом перевел:

— Он говорит, что в деревне есть шесть евреев. – Учитель помолчал. На глазах у него выступили слезы. Раньше он сказал мне, что если вы не отдадите их, то расстреляют шестерых из вас…

Староста кивнул офицеру головой в знак одобрения правильного перевода и постановки задачи.

— Гут, — ответил тот.

— Иван Поликарпович, — заговорила Степановна, — мы не знаем где они. Уже два дня, как ушли. Их никто не видел. Ночью ушли.

Все остальные в подтверждение закивали головой. Офицер посмотрел на учителя. Тот перевел.

— Гут! — Обрадовано повторил офицер и кивнул солдатам.

Те подбежали к людям, наставили на них шмайсеры. Обер-лейтенант медленно подошел к шеренге и сам выбрал шесть человек. Эдуард был среди них. Солдаты поволокли всех на середину улицы. Бабы завыли. Офицер дал команду. Солдаты остановились. Что-то сказал учителю. Иван Поликарпович с тем же печальным лицом перевел:

— Он говорит, что немцы это гуманная нация, и он из человеколюбия прощает ваш маленький обман. Он понимает ваши чувства в отношении ваших бывших соседей. Но если вы сейчас не приведете их сюда, эти шесть человек будут расстреляны. Он спрашивает – где они?

Люди посовещались. Опять заговорила Степановна. Через учителя она попросила разрешения у офицера поговорить с Эдиком. Тот разрешил.

— Эдик, пойди в лес, на старое польское кладбище. Там в овраге есть блиндажи с первой войны. Скажи тете Малке, что тебя и еще пять из нас расстреляют, если они не придут.

Степановна горько заплакала. Офицер поинтересовался, сколько времени потребуется мальчику туда – обратно. Ему сказали — самое большое час. Тот улыбнулся:

— Гут! Цвай ур.

— Он говорит, что дает два часа. Только … Эдик, постарайся быстрее. Вам будет лучше… — Печальным голосом добавил он.

Эдик пошел. Он родился в один день с Эдуардом Глезером, сыном тетки Малки. И поскольку их родители всегда дружили, то и назвали их одинаково. Все дни рождения отмечали вместе. Эдику подступил комок к горлу. Он не помнил как дошел до глухого, много лет назад заброшенного кладбища. Ему показалось, что он оказался там мгновенно. Спустился в блиндаж. Все шестеро были там. Тетка Малка, ее отец – дед Рувим, баба Броха, Эдик, и сестрички Фира и Ася, которая ему так сильно нравилась. Малка посмотрела на него. Он все передал. По-детски наивно сказал:

— Тетя Малка, я видел дальше за рекой совсем глухие места. Вас никто там не найдет. Я скажу, что вас тут не было…

— Нет, Эдик. Спасибо. Мы уже идем.

Никто не плакал. Ничего не боялся. Пока они шли, он просил тетю Малку спрятать хотя бы Асеньку. В конце концов, Асю оставили у мельницы.

Офицер посмотрел на часы, похвалил Эдика. Но, глянув на пятерых приведенных, несогласно помотал головой:

— Найн, зекс юден!

Тетя Малка что-то сказала ему на понятном ему языке. Он отрицательно помотал головой и показал на Эдика – белоруса.

— Зекс!

Тетя Малка плотно сжала свои красивые страстные губы и с высоко поднятой головой пошла в сторону мельницы. Через десять минут она привела Асю.

***

Всех шестерых расстреляли у мельницы. Туда с еврейской семьей пошла вся деревня. Сначала немцы заартачились, но потом офицер разрешил, сказал солдатам, что это право жителей – присутствовать на прощальной акции. Когда автоматчики передернули затворы, дед Рувим сделал шаг вперед и поднял вверх руку.

— Разрешите спросить, господин офицер! — Иван Поликарпович перевел. Офицер, заинтересованный тем, какой последний вопрос в своей жизни хочет задать этот еврей, дал команду солдатам:

— Отставить! – И кивнул утвердительно Рувиму.

— Господин офицер, разрешите помолиться перед смертью…

Обер-лейтенант кивнул, что понял вопрос. Он резко согнул левую руку в локте, отодвинул рукав кителя и глянул на часы.

— Некогда. Я могу не успеть к обеду.

Повернулся кругом, как на строевом плацу, и, глядя в перекошенные ужасом лица сельчан, поднял правую ладонь вверх.

Автоматчики открыли огонь.

***

— Господин офицер разрешает всех похоронить, — перевел учитель дребезжащим голосом. Глаза его были мокрые.

Офицер, староста и переводчик сели в черный Хорьх-853 тридцать пятого года выпуска. Солдаты на мотоциклы. Уехали. За всю войну ни один фашист в Ласицах больше ни разу не был.

Жуткое вынужденное содействие фашистам и его результат навсегда остались в надорванной душе Эдика. Отец его прошел всю войну и остался жив. Но дома он так и не побывал. В конце августа 1945 мать получила похоронку. Сообщалось, что муж погиб смертью храбрых в боях с японскими милитаристами. Односельчане пришли помянуть Александра Ниловича. В тот день Эдику впервые налили чарку самогона.

Через два года не стало и мамы. Она жаловалась на слабость, недомогание, ничего не ела. Потом и вообще слегла. Дней за пять до кончины ее отвезли в больницу. Но было уже поздно. Эдик остался один. Председатель колхоза приехал лично за ним на следующий день после похорон и сказал, чтобы он взял нужные вещи. Жить и учиться на механика будет в колхозе на МТС. Место для сна он ему уже определил. До армии еще четыре года. А там – видно будет.

Работал Эдуард со взрослыми на равных. Обучение заключалось в том, что он смотрел как ремонтировали тракторы, комбайн и автомобили. Кое-что об устройстве и назначении отдельных узлов и деталей мотора, подвески, ходовой части ему говорили мастера. Его научили управлять гусеничным трактором. Автомобилем Газ-51. На права можно было сдавать только после 18 лет. Кормили в колхозе сытно. И частенько мастера наливали ему. Может быть не так полно как себе, но часто. В восемнадцать с половиной лет Эдика призвали в армию. В танковые войска.

В армии ему не понравилась жесткая воинская дисциплина. Постоянные ночные тревоги, наряды, караул, а, главное то, что приходилось беспрекословно подчиняться. За годы, проведенные с мастерами – механиками, он привык к алкоголю. И ему теперь очень хотелось выпить. Он еще не прослужил и двух месяцев, когда скинулся с двумя своими сослуживцами. Они самовольно ушли за пределы части и купили две бутылки водки. Хлеб и немудреную закуску принесли из столовой. После ужина распили водку в котельной. Их развезло. То ли закуски было мало, то ли пили они очень быстро, но развезло. Их обнаружил дежурный по полку. Каждый сидел потом по десять суток на гауптвахте. За три года службы Эдуарда по этой причине отправляли на гауптвахту еще четыре раза. Воинская служба была не по нему.

После армии женился. В колхозе было много новых людей. Одним из поваров работала Татьяна. Девушка, окончившая профтехучилище. Родителей за связь с партизанами у нее повесили фашисты. Из их семьи – четырнадцати человек – осталась только она и старенькая бабушка. Всех остальных убили немцы. Бабушка умерла, когда объявили об окончании войны. С двенадцати лет Таня осталась одна. Женился он, скорее по причине, что все женятся. Таню не любил. Через год у них родилась девочка. Эдуард настоял, чтобы ее назвали Ася.

Жена была работяща, бойко успевала по хозяйству, смотрела за маленькой. Дома был полный порядок. Но он пил. Пил и пил. С каждым днем дела его становились все хуже.

В тот майский день Асе исполнилось три годика. Таня после обеда отпросилась домой. Забрала Асю у соседки бабы Нюры. Угостила ее по случаю дня рождения дочки конфетами. Дома навела идеальный порядок, приготовила праздничный ужин. Расставила на столе все, кроме горячего. Мужа не было. Он появился почти в полночь. На ногах стоял с большим трудом. От него сильно и мерзко несло сивухой и чесноком. Годы накопившейся обиды и боли сделали свое дело. Таня не выдержала.

— У тебя есть совесть? Что тебе нужно? Ты хоть помнишь, что сегодня Асеньке три года?

Эдуард тупо смотрел на нее. Будто видел впервые. Внезапно и резко с невероятной силой нанес ей прямой удар кулаком в лицо. Таня отлетела к стене, где висела полка с кухонной утварью, ударилась об нее головой и упала на пол. Большой чугунный горшок завалился на бок и стал покачиваться, приближаясь к краю полки. Слетел вниз. Острым краем дна попал Тане в область виска. В полумраке кухни Эдуард не увидел или не захотел по пьяни видеть и разбираться — что упало, что разбилось. Тупо развернулся и с трудом добрел до кровати. Плюхнулся на нее, с грохотом опрокинув стул. Тут же отключился в глубоком пьяном забытьи.

Ася проснулась от шума. Позвала маму. Никто не подошел. Девочка громко заплакала. Все равно никто не подошел. Она выползла из своей кроватки подошла к кровати, где спали мама и папа. Папа лежал в одежде и сапогах, от него пахло чем-то очень плохим. Девочка звала маму, плакала, и пошла ее искать дальше. Мама лежала на кухне без движения. Асенька присела возле нее, потянула за руку. Мама не отвечала. Асенька плакала, кричала. Мама молчала. Ребенок прикоснулся к лицу мамы. Оно было в чем-то мокром, теплом и липком. Девочка вышла во двор. Кричать она перестала. Только плакала. Ночь была облачной, теплой. Кромешная тьма. Ася обошла дом и почему-то пошла в огород. По тропинке, между грядками через минуту дошла до дороги, которая отделяла огород от колхозного поля. Ей было очень горько от того, что она одна, что мама не ответила ей, и еще от непонятной для трехлетней девочки невыносимой и внезапно возникшей тоски; просто от того, что она ничего не понимала…

На тропинке, прямо у дороги стояла собака. Асенька заметила ее, подойдя к ней почти вплотную. Собака высотой больше девочки внимательно смотрела на нее.

— Абака, абака, — плакала девочка, — сто ты стоис?

***

Утром, как обычно, баба Нюра ждала Таню с Асей. Но никто не пришел. Она сама зашла в хату соседей спросить — что случилось. Но увидела мертвую Таню и запекшуюся кровь на лице и полу. Дальше проходить не стала, испугалась, убежала и позвала людей. Через два с половиной часа на месте была милиция, председатели колхоза и сельсовета, односельчане. Эдуарда нигде не было. Еще через час, когда милиция проводила необходимые действия на месте происшествия, Эдуард появился. Объяснил, что проснулся рано утром. Увидел, что произошло. Асю нигде не нашел и пошел ее искать.

— Где искал? – спросил следователь.

— На огороде, у озера. И дальше.

— Ага, понятно! – С издевкой в голосе ответил следователь.

Эдуарда арестовали и увезли. Через четыре месяца в областном суде слушалось его дело. Следствие и прокурор настаивали, что подсудимый убил и дочь. И утопил ее в озере. На что указывали многочисленные его следы у озера, в то время, как следов девочки там не было. Эдуард отрицал это. В том, что ударил Таню – да, не отрицал, но убивать не хотел. А дочь вообще не трогал. Адвокат говорил об отсутствии трупа дочери и об отсутствии мотивов ее убийства.

— И куда же делась девочка по вашему мнению? – Спросил судья.

— Это вопрос следствия, — ответил адвокат.

Прокурор потребовал у суда за убийство двух лиц с особой жестокостью, и одного из них в беспомощном состоянии — высшей меры наказания – расстрела. Адвокат просил ограничиться минимальным сроком наказания, предусмотренным данной статей. Суд счел факт убийства дочери недоказанным и сохранил жизнь Эдуарду: пятнадцать лет колонии строгого режима. Асю так нигде и не нашли. На деревне все думали примерно то, что и прокурор.

***

Однако давно доказано: большинство чаще всего неправо. Когда плачущая Асенька увидела собаку и спросила ее:

— Абака, абака, сто ты стоис? – произошло следующее.

Собака приблизилась к ребенку. Ловко подцепила девочку за ворот рубашки и закинула себе на спину. Девочка не испугалась. Она перестала плакать и инстинктивно ухватилась за толстую шерсть мощного загривка, а потом и обняла двумя ручками ее шею. Ножки свесила по бокам. Так же, как и когда каталась на деревянной лошадке в парке Рапаево, куда ее приводила мама. Собака облизала ее руки, которые были в маминой крови, и не спеша побежала с девочкой на спине через поле. Затем она выбежала к озеру, обогнула его с правой стороны и углубилась в глухой ласицкий лес. Здесь она несла девочку совсем медленно. Асенька забылась, наверное, уснула, но даже во сне крепко держалась за шею.

Волчица затащила Асю в свое логово. Тщательно всю вылизала. Ее обнюхали волчата. Мама легла на бок, подставив им свои соски. Девочка спала. Ей было тепло и уютно.

Райцентр

В кабинет первого секретаря райкома партии ворвался зав отделом идеологии.

— Васильич! Васильич! Радио включай, слушай! Сообщение ТАСС!

И сам включил висевшее на стене радио на полную громкость. Загробным голосом Юрий Левитан читал:

— … После осуществления всех операций, связанных с переходом на режим посадки, корабль благополучно прошёл наиболее трудный и ответственный участок торможения в плотных слоях атмосферы и полностью погасил первую космическую скорость. Однако при открытии основного купола парашюта на семикилометровой высоте, по предварительным данным, в результате скручивания строп парашюта космический корабль снижался с большой скоростью, что явилось причиной гибели Комарова. Безвременная гибель выдающегося космонавта инженера-испытателя космических кораблей Владимира Михайловича Комарова является тяжёлой утратой для всего советского народа.

— Да… Вот ведь… — Васильич покрутил головой. Идеолог, улавливая настроение начальника, осторожно предложил:

— Степан Васильич, может это… помянуть…

— Сегодня никак. Я ж говорил тебе – завтра рано приезжают те двое из Минска.

— Так с ними! Культурную программу я обеспечу… На высшем идеологическом уровне, — хищно улыбнулся идеолог.

— Нет! Эти двое … правильные. Честные.

— Понял.

— Ты лучше, про пятницу подумай. Сегодня понедельник, время у тебя есть. Подбери нормальный материал. Комсомолку когда уволишь?

— Так она в декрет уходит!

— Вот и уволь. Целку из себя строила. Умная! Муж у нее… А у меня жена! –осклабился он, — и что? Первый раз такую здесь вижу. Не место, товарищ Залесский, Вацлав Фердинандович, таким работникам в райкоме комсомола.

— Васильич, так я ж, это, ну… так и вообще. Уволим.

— Вот!

— А может беременная потому что? – Спросил Вацлав.

— Когда? – Прорычал секретарь, — Полгода назад? И что? Да мне это до… Ей старший партийный товарищ предлагает прогулку, на природу, в чудную погоду… Первое лицо в районе! А она из машины чуть не выпрыгнула на ходу. Хорошо Колька затормозил. Мне только аварии не хватало с моим участием. Смотри, это твой прокол!

— Виноват… Я вот только не понимаю – мужу тогда она сказала – нет?

— Баран ты! – Грохотал Васильич. – Какая разница! И что она скажет? Предложил поехать? А что докажет? И кто ее муж против первого секретаря райкома партии? Сраный лейтенантик? Техник самолета? Не смеши! Но ты думай, кого и как приглашать!

— Васильич, ну так один раз такое и было. Да и когда! Не ошибается тот, кто не работает. Уж сколько раз с тех пор… И все хорошо. В пятницу, обещаю, опять будет полный ажур.

Лицо секретаря подобрело.

— Хто будет?

— А вот не скажу! Сам увидишь!

— Хм, — плотоядно улыбнулся первый. Очень довольным и снисходительным тоном:

— Ладно! Иди. Да! Позови мне Петровну из общего отдела. Со списками по «Заре коммунизма».

— Понял!

— Давай, жду.

***

Наступила пятница. Погода для конца апреля стояла изумительная. Ветерок еще был прохладный, но солнце пригревало. Земля просыпалась. Кое-где уже стала пробиваться свежая травка. На деревьях прорвались почки и появились маленькие светло-зеленые листочки и — почти не росли. Воздух и земля еще не прогрелись должным образом. Но птицы уже запели. Из домов, подвалов и чердаков вышли коты. Они сидели на крышах, завалинках, скамейках, траве и грелись на солнышке.

Первый секретарь райкома партии давно слышал, что в глубине лесного массива между Ласицами, Рясюками, Чернянами и Островичами есть такие дебри, что Беловежская пуща или нарочанские леса могут им позавидовать. Люди видели там крупных кабанов. Вовсю там бегали зайцы. Часто видели косуль, оленей, лис. Впрочем, лис было много везде. Ходили там волки и лоси. Но более всего, секретаря, любителя острых ощущений, тянула туда народная молва о том, что, якобы, в тех местах живут оборотни. И хотя он и сам был из деревни, и слышал подобные разговоры с детства, знал нулевую цену таким разговорам, но очень любил охоту, выпивку и девушек. Места лучшего для всего этого в районе просто не было. Чаща там непроходимая. Поохотиться, застрелить крупного лесного зверя для него всегда было сладостным наивысшим ощущением. Особенно если кабана. Девушки, которых брали с собой, к вечеру готовили ужин, накрывали стол, ждали охотников. Обычно и охотники, и девушки совместно парились в лесной баньке на берегу озера. Ужинали. Потом – бурная ночь. Также поступали все желающие замы. Никого он не ограничивал. Главное – чтобы все тихо. От ожидания предстоящего на душе у секретаря было прекрасно. Шумных и больших компаний он не любил. Меньше народу — больше кислороду! Вот, что он ценил больше всего в такого рода культурных мероприятиях. И на сей раз, он взял на охоту лишь верного своего слугу – идеолога Вацлава. Водить их по лесу, как всегда, должен был лесник. Проверенный, молчаливый старик. Но речь, когда он говорил, у него была поставлена, грамотна. Был он, скорее, из «бывших». Но за долгую жизнь в контре замечен не был. Жил всегда здесь. С фашистами не сотрудничал. Происходил, если и не из дворянской, то, по крайней мере, из зажиточной семьи, где детям давали образование. Точно знал все участки леса, все тропинки. Глухое место у болота — конечную точку маршрута, секретарь выбрал по крупномасштабной карте сам. От домика с банькой идти до него по лесу нужно было часа два. Точнее пробираться. Запланировали приехать к леснику после обеда. Девушки и шофер Коля всегда оставались в домике. Коля топил баню. Секретарь решил, что они пойдут в лес до выбранной им точки втроем, а потом, не спеша, обратно. Повезет – принесут трофей, нет – повезет завтра. Получалось, что к часам восьми вечера максимум они должны были вернуться в домик. Ужин, банька, и т.д. В любой последовательности. В субботу обычно мероприятие повторялось, а в воскресенье к обеду они возвращались домой.

Девушки оказались «свои». Из райкома комсомола. Одна разведенка, вторая не была замужем. Обеим под тридцать. С головой. Обе – что надо.

— Как он с ними говорит? Как приглашает? Черт его знает, — думал секретарь про Вацлава. — Но молодец! Да и бабы отменные. Одну я и не примечал раньше! А очень себе даже ничего…

По пути он все думал, какую взять себе на ночь, но так и не решил. Хороши были обе.

Анатолий Егорыч услышал шум газика и вышел из домика поприветствовать начальство.

— Васильич, гляди, — показал он на землю в пяти метрах от крыльца. Там четко отпечатался свежий след кабана. Причем размер его был раза в полтора больше обычного. У Васильича загорелись глаза.

— Вепрь! Не кабан! Ты его видел?!

— Нет, я только пришел с обхода. Гляжу, а он тут натоптал. Здоровый какой!

— Завалим? – Первый весело посмотрел на Вацлава.

— А то! — Радостно ответил тот.

— Ой, я так боюсь, — игриво пропела одна из приглашенных.

— Вот только не надо, не надо бояться! – Не понял шутки Васильич. Вы идите в хату. Егорыч скажет что к чему.

Через полчаса, взяв все необходимое, они выдвинулись в лес. Дробовики у Степана и Вацлава были двадцатого калибра. Каждый из них лично снаряжал свои патроны картечью. Шестимиллиметровые свинцовые шарики укладывались в гильзу длиной 76 мм, в каждом — двадцать картечин по пять рядов. Стреляли по кабану обычно такой картечью в голову или лопатку. Но и после прямого попадания туда такой порцией дроби кабан мог оставаться смертельно опасен. Даже после контрольного выстрела никто не подбегал сразу к дикому кабану. Если он был еще жив, то мог броситься на человека. Верный знак были его уши: если они прижаты, то вероятность такого исхода велика. Этот опасный зверь часто раненный бросается на охотника. Гон у кабанов в декабре-январе. Сейчас, в конце апреля у них уже должны были быть поросята. Беременность лесных свиней около 120 дней. Свинья очень заботливая мать, первые дни она все время находится вблизи логова, пока поросята не могут следовать за ней. К свинье в это время опасно подходить, ибо бывают случаи, когда она бросается на человека, порет его рылом и рвет зубами до смерти, защищая свое потомство. Все это знали и учитывали охотники.

Около часа они двигались без слов. Внезапно Егорович остановился. Тихо сказал:

— Гляньте!

Он ткнул пальцем в отпечатки копыт кабана. Первый загорелся. Тоже тихо:

— Слушай, Егорыч, это же тот самый! Ты посмотри, какие копыта, и след свежий!

— Так. А главное — идет туда, куда и мы.

— Можешь сказать – когда он шел? – Спросил Вацлав.

— А что говорить? Вот! – Прошептал лесник и указал на свежий кабаний помет в пяти шагах слева.

— На маслины похож, — не удержался идеолог.

— А ты на вкус попробуй, может они и есть?! – Съязвил первый. – Идем? – Спросил он у Егорыча, — не терпится уже.

— Идем. Только тихо. Молчим, — инструктировал Егорыч. — Ветер на нас, нам везет. Главное, смотрите по сторонам. Он может быть очень близко. Такой кабан, нас троих посечет в момент.

Они пошли молча, почти крадучись, стараясь ступать бесшумно. Улучив момент, секретарь спросил шепотом:

— Егорыч, а болото то где? Далеко?

— С полкилометра. Вот, смотри! – Он опять указал на кабаньи следы. – Он точно к болоту идет. Смотрите по сторонам!

И Степан, и Вацлав давно уже шли с ружьями наперевес. Василь направил ружье влево по ходу, Вацлав вправо. Старик никогда не снимал ружье с плеча, пока не видел зверя.

Егорович шел впереди. Там, где было можно, они шагали рядом. Но это случалось редко. Лес действительно был дремучим. Смешанный, малопроходимый. Деревья росли вперемежку с кустарником. Редкие вековые дубы казались чем-то удивительным среди преобладающих хвойных деревьев. Было много папоротника. Над их головами несколько раз перелетали с дерева на дерево крупные белки. Через полчаса лес стал еще гуще и темнее. Вверху что-то мощно зашуршало. С верхушки сорокаметровой белой (мендовой) сосны слетела крупная птица. Когда она распластала крылья, они увидели сколь она огромна.

— Орел! – С восхищением прошептал старик. Красота… Силища-то какая!

Орел, как самолет, спланировал куда-то в сторону и исчез из виду. Лес молчал. Чаща окружала их глухой стеной деревьев и кустов, и была похожа на описание из волшебных сказок. Они миновали речушку, перегороженную бобровой плотиной. Могучие, до небес, сосны и ели изредка чередовались с березами, попадалась черная ольха, осина, дубы. Возле гигантского ясеня Егорыч остановился. Ажурная крона хорошо пропускала солнечные лучи. Дерево имело ровный, правильный ствол около двух метров в диаметре. Лесник тихо и медленно заговорил.

— Отдохнем малость. Мне было 7 лет. Дед мой сказывал, что уж тогда ясеню этому было за сто лет. Что сажал его граф Пшезецкий. Что место это граф считал колдовским. Никто не верил, что ясень здесь вырастет. А вот вырос. И еще 70 лет прошло с тех пор.

Провожатый замолчал. Потом указал рукой вправо.

— Болото там. Сотня шагов. Дойдем до болота, потом по берегу. В обход. Я слева, вы справа. Навстречу мне. Но только по берегу. Земля твердая вокруг болота узкой полоской. Дальше трясина везде. Там он. Голову даю. Никуда не денется. Увижу — пугну, побежит только на вас. В трясину не полезет. Увидите его первыми – карты в руки.

— Добре! — Ответил секретарь.

Волки и люди

Через две минуты они шли, как назначил старик. Между болотом и окружавшей его почти со всех сторон трясиной полоска земли была покрыта плотным слоем кустарника из смеси серой ивы и чернотала. Первый и идеолог направили стволы вправо от болота, в кусты. Они прошли совсем немного. Подул ветер. Здесь, в зарослях, это было удивительно, но ветер дул. И довольно сильно. Дул он с болота. Это было на руку охотникам. Если там зверь, то он их не учует и не услышит. Деревья вверху и кусты внизу шумели. Что-то зловещее было в этом шуме. У обоих возникло беспричинное тошнотворное чувство некой неизбежности. Непонятная сила овладела их сознанием. Через несколько секунд тошнота у одного и у второго прошла и сменилась чувством отрешенности и безразличия. Исчезли звуки. Перестал дуть ветер. Все вокруг как бы окаменело и не двигалось. Они не знали, что чувствуют абсолютно одно и то же.

Внезапно оба остановились и застыли как два истукана. Чуть впереди и справа от них, на небольшом клочке земли между кустами, глазам их предстало невероятное и ужасное зрелище. У видевших тысячи смертей фронтовиков на мгновение остановились сердца от страха. Спины покрылись холодным потом, а по коже пошли мурашки. Огромный кабан, вепрь, которого они так тщательно выслеживали, лежал на боку животом к ним. Здоровенная голова лесной свиньи не отделялась от туловища только по причине того, что ее удерживали позвонки. Шея, горло были не просто перерезаны. Б`ольшая часть горла и больш`ая часть загривка отсутствовала. Их вырвали. Вокруг было много крови. Брюхо животного распороли во всю его длину. Часть содержимого вывалилась на землю. Но не это ввергло в шок и леденящий душу ужас начальника и его подчиненного. Не от этого у них на какое-то время остановились сердца.

На четвереньках, упершись на кулаки, во внутренности убитого кабана вгрызалось непонятное существо. Оно очень напоминало человека, подростка. Длинные, никогда нечесаные скомканные волосы целиком закрывали лицо существа. Оно было голым. Оба подошли так тихо, что от шума ветра существо их не заметило. Оно почти без помощи рук вырывало куски мяса из внутренностей вепря и с удовольствием поедало их. Секретарь стал подымать дробовик, наводя ствол на цель. Вацлав тронул его за плечо:

— Васильич! Это же человек!

В то же мгновение подросток, вздрогнув от голоса, развернулся лицом на охотников, сменил позу. Теперь он находился на корточках лицом и грудью к ним. Звериный взгляд совершенно безумных глаз парализовал их. Лицо и тело человечьи. Только руки намного длиннее обычных. Длинные волосы в этом положении большей частью лежали на земле. Челюсти, вытянутые вперед, напоминали собачью или волчью морду. Все лицо и шея перепачканы кровью убитого зверя. На коленях и ладонях хорошо просматривались плотные мозолистые наросты. Вся кожа то ли от грязи, то ли по иной причине была землистого цвета. Еще через секунду стало совершенно ясно: это была девочка. Она угрожающе и громко зарычала, оперлась на кулаки. Ничего человеческого не было в ее голосе. Теперь уже и Вацлав стал подымать ствол. В это мгновение девочка из своего положения совершила сверхъестественный прыжок. В прыжке поднялась в воздух на высоту человеческого роста, и молнией пролетела отделявшее ее расстояние до первого секретаря, который был к ней ближе. Ловко ухватила руками шею врага и впилась в его горло всеми своими зубами. Брызнула кровь. Степан захрипел и стал падать. Вацлав инстинктивно выстрелил. Все двадцать шестимиллиметровых свинцовых шариков поразили цель. Только девятнадцать из них вошли, наверное, в уже мертвую голову секретаря райкома, а двадцатый точно в правый висок девочке. Однако Вацлав этого не понял и не увидел. Одновременно с прыжком девочки — из кустов позади охотников, на их шеи, набросились два матерых волка. Это они убили кабана и ели его вместе с равноправным членом их стаи. Почуяв людей, они укрылись в нескольких шагах от своей добычи. Так они охраняли и добычу, и свою соплеменницу.

Через мгновения все было окончено. Оба врага были убиты. Им перерезали глотки и оторвали головы. После этого волки вдвоем оттащили немного в сторону свою подругу. Они вылизали ей лицо и шею, тщательно зализывали рану на виске. Но все было напрасно. Девочка не двигалась. Оба подняли морды в вечереющее небо и протяжно завыли. Неимоверная, смертная тоска и печаль наполняли эту прощальную песню. Птицы перестали петь, ветер прекратился. Лес омертвел.

Когда плачут волки, природа понимает их.

***

Анатолий Егорович услышал выстрел. Через минуту он услышал волчий вой. Это было плохо. Выстрел был, а волки из того же места воют в два голоса. А люди где? Но он как шел, так и продолжил твердо и безбоязненно идти вперед. Как и обещал — навстречу им.

Когда подошел к месту схватки, волков уже не было. Он увидел лишь три человеческих тела, два из которых — без голов — были телами его спутников. Егорыч долго смотрел на голую девочку, на окостеневшие мозоли на ее руках и ногах, на вытянутые челюсти и ничего не мог понять. А догадываться он не любил. Спокойно и с той скоростью, с какой позволял его возраст, двинулся в сторожку.

Вызвал Колю из избы. Поговорил с ним. Затем они посадили девушек на газик и отвезли в город. Ничего им не сказали. Высадили их, и сами поехали в милицию. Коля спросил:

— Может, кому в райкоме сказать? Или председателю райисполкома?

— А зачем, Коля? – спокойно сказал Егорыч. Мы с тобой доложим о смерти трех человек. Туда, куда надо доложим, а те сами решат, кому и что говорить. Дурное дело вышло. Вовсе дурное. Да и что они сделают сейчас? Начальнички эти? Милиция хоть сделает то, что им положено, да тела приберет. А тем — ЧТО положено?

— Все так, — ответил водитель. — А вообще жуть. Поверить не могу, что такое случилось.

В милицию они приехали к десяти вечера. Дежурный позвонил начальнику. Около часа ушло на звонки наверх и принятие решения: выезд группы в четыре утра. Чтобы с рассветом начать все необходимые мероприятия на месте. От местных сотрудников милиции в поисковую группу включили и старшину Ласовского Юрия. Он уже год, как отслужил армию. И сразу подал документы в милицию. Детская мечта воплотилась.

К двум часам дня все следственные мероприятия были окончены. Тела на носилках донесли до дороги, там ждали машины. Следователь по особо важным делам из области, садясь в машину, сказал начальнику районного отделения:

— Наверняка это та девочка, что пропала девять лет назад, помнишь?

— Помню. Убийство мужем жены. Подозревали, что он и ребенка убил. Не доказали. Дочка была у них. Ася. Две Аси в Ласицах были… — Грустно сказал, как бы сам себе, начальник. — Эксперты определят та ли девочка… Я думал такое только в сказке. Но ведь, Михал Петрович, смотри, — с ухмылкой сказал начальник отделения, — советский суд действительно самый гуманный суд в мире… Не расстреляли его. Выходит, не за что было.

— Ага! – С резкой иронией подхватил следователь. Если бы не вся эта жуть, то считай, рассмешил. Одно не понимаю… Как она морозы, холода столько лет переносила? Голая, без одежды?

— Ваши разберутся. Может в медицине новое что откроют.

— Ну да. Вся жизнь впереди. Надейся и жди.

Человек и волк

Юра отпросился на субботу к родителям. Отсюда напрямую, вокруг болота и потом по берегу озера до Рясюков, было не более пяти километров. После окончания всех следственных действий его отпустили. Люди разошлись. Он быстро пошел домой. Возле болота его вновь потянуло на место трагедии. Непосредственно там, где всю ночь находилась застреленная девочка, неподвижно лежал огромный матерый волк. Юра подошел поближе. Волк тяжело поднял голову, повернул её в сторону человека. В левом ухе блеснул металл. Что-то знакомое, из детства, всполохнуло сердце человека.

— Форкаш! Ты?!

Волк, не вставая, чуть приподнял нос. Жалобно и печально взвыл. Ни о чем не думая, Юра подошел к нему, сел на корточки. Форкаш перестал выть. По его морде крупными каплями текли слезы и прятались в шерсти. Волк посмотрел прямо в глаза человеку, положил голову ему на колени и умер.

Ни одной раны на нем не было. Юра подумал:

— От старости? От горя по девочке?

Category: Повести